Неточные совпадения
Увидав, что
женщина, стоявшая в дверях, двинулась было итти, он
крикнул ей: «Постой, я сказал».
Что, если когда-нибудь эти записки попадутся на глаза
женщине? «Клевета!» —
закричит она с негодованием.
Множество старух, самых набожных, множество молодых девушек и
женщин, самых трусливых, которым после всю ночь грезились окровавленные трупы, которые
кричали спросонья так громко, как только может
крикнуть пьяный гусар, не пропускали, однако же, случая полюбопытствовать.
Ему показалось, что какой-то дворник, с книжкой в руке, толкнул его, взбираясь навстречу ему в контору; что какая-то собачонка заливалась-лаяла где-то в нижнем этаже и что какая-то
женщина бросила в нее скалкой и
закричала.
— Пропил! всё, всё пропил! —
кричала в отчаянии бедная
женщина, — и платье не то! Голодные, голодные! (и, ломая руки, она указывала на детей). О, треклятая жизнь! А вам, вам не стыдно, — вдруг набросилась она на Раскольникова, — из кабака! Ты с ним пил? Ты тоже с ним пил! Вон!
Когда из гвардии, иные от двора
Сюда на время приезжали, —
Кричали женщины: ура!
Резко свистнул локомотив и тотчас же как будто наткнулся на что-то, загрохотали вагоны, что-то лопнуло, как выстрел, заскрежетал тормоз, кожаная
женщина с красным крестом вскочила на ноги, ударила Самгина чемоданом по плечу,
закричала...
В переднем ряду встала
женщина и веселым голосом
крикнула...
— Да перестань ты, господи боже мой! — тревожно уговаривала
женщина, толкая мужа кулаком в плечо и бок. — Отвяжитесь вы от него, господин, что это вы дразните! —
закричала и она, обращаясь к ветеринару, который, не переставая хохотать, вытирал слезившиеся глаза.
— Этот, иногда, ничего, интересный, но тоже очень
кричит. Тоже, должно быть, злой. И
женщин не умеет писать. Видно, что любит, а не умеет… Однако — что же это Иван? Пойду, взгляну…
Девушка встретила его с радостью. Так же неумело и суетливо она бегала из угла в угол, рассказывая жалобно, что ночью не могла уснуть; приходила полиция, кого-то арестовали,
кричала пьяная
женщина, в коридоре топали, бегали.
Самгину показалось, что толпа снова двигается на неподвижную стену солдат и двигается не потому, что подбирает раненых; многие выбегали вперед, ближе к солдатам, для того чтоб обругать их.
Женщина в коротенькой шубке, разорванной под мышкой, вздернув подол платья, показывая солдатам красную юбку,
кричала каким-то жестяным голосом...
— Нужно, чтоб дети забыли такие дни… Ша! — рявкнул он на
женщину, и она, закрыв лицо руками, визгливо заплакала. Плакали многие. С лестницы тоже
кричали, показывали кулаки, скрипело дерево перил, оступались ноги, удары каблуков и подошв по ступеням лестницы щелкали, точно выстрелы. Самгину казалось, что глаза и лица детей особенно озлобленны, никто из них не плакал, даже маленькие, плакали только грудные.
За большим столом военные и штатские люди, мужчины и
женщины, стоя, с бокалами в руках, запели «Боже, царя храни» отчаянно громко и оглушая друг друга, должно быть, не слыша, что поют неверно, фальшиво. Неистовое пение оборвалось на словах «сильной державы» — кто-то пронзительно
закричал...
— Хлеба! Хлеба! — гулко
кричали высокие голоса
женщин. Иногда люди замедляли шаг, даже топтались на месте, преодолевая какие-то препятствия на пути своем, раздавался резкий свист, крики...
Паровоз снова и уже отчаянно засвистел и точно наткнулся на что-то, — завизжали тормоза, загремели тарелки буферов, люди, стоявшие на ногах, покачнулись, хватая друг друга,
женщина, подскочив на диване, уперлась руками в колени Самгина,
крикнув...
Самгин старался не смотреть на него, но смотрел и ждал, что старичок скажет что-то необыкновенное, но он прерывисто, тихо и певуче бормотал еврейские слова, а красные веки его мелко дрожали. Были и еще старики, старухи с такими же обнаженными глазами. Маленькая
женщина, натягивая черную сетку на растрепанные рыжие волосы одной рукой, другой размахивала пред лицом Самгина,
кричала...
И тотчас же рядом с Самгиным коротконогий человек в белом переднике, в соломенной шляпе
закричал вслед
женщине...
К собору, где служили молебен, Самгин не пошел, а остановился в городском саду и оттуда посмотрел на площадь; она была точно огромное блюдо, наполненное салатом из овощей, зонтики и платья
женщин очень напоминали куски свеклы, моркови, огурцов. Сад был тоже набит людями, образовав тесные группы, они тревожно ворчали; на одной скамье стоял длинный, лысый чиновник и
кричал...
Особенно звонко и тревожно
кричали женщины. Самгина подтолкнули к свалке, он очутился очень близко к человеку с флагом, тот все еще держал его над головой, вытянув руку удивительно прямо: флаг был не больше головного платка, очень яркий, и струился в воздухе, точно пытаясь сорваться с палки. Самгин толкал спиною и плечами людей сзади себя, уверенный, что человека с флагом будут бить. Но высокий, рыжеусый, похожий на переодетого солдата, легко согнул руку, державшую флаг, и сказал...
Он слышал: террористы убили в Петербурге полковника Мина, укротителя Московского восстания, в Интерлакене стреляли в какого-то немца, приняв его за министра Дурново, военно-полевой суд не сокращает количества революционных выступлений анархистов, —
женщина в желтом неутомимо и назойливо
кричала, — но все, о чем
кричала она, произошло в прошлом, при другом Самгине. Тот, вероятно, отнесся бы ко всем этим фактам иначе, а вот этот окончательно не мог думать ни о чем, кроме себя и Марины.
Но говорить он не мог, в горле шевелился горячий сухой ком, мешая дышать; мешала и Марина, заклеивая ранку на щеке круглым кусочком пластыря. Самгин оттолкнул ее, вскочил на ноги, — ему хотелось
кричать, он боялся, что зарыдает, как
женщина. Шагая по комнате, он слышал...
В окнах домов и на балконах
женщины, дети, они тоже
кричат, размахивают руками, но, пожалуй, больше фотографируют.
Сотни рук встретили ее аплодисментами, криками; стройная, гибкая, в коротенькой до колен юбке, она тоже что-то
кричала, смеялась, подмигивала в боковую ложу, солдат шаркал ногами, кланялся, посылал кому-то воздушные поцелуи, — пронзительно взвизгнув,
женщина схватила его, и они, в профиль к публике, делая на сцене дугу, начали отчаянно плясать матчиш.
«Плачет. Плачет», — повторял Клим про себя. Это было неожиданно, непонятно и удивляло его до немоты. Такой восторженный крикун, неутомимый спорщик и мастер смеяться, крепкий, красивый парень, похожий на удалого деревенского гармониста, всхлипывает, как
женщина, у придорожной канавы, под уродливым деревом, на глазах бесконечно идущих черных людей с папиросками в зубах. Кто-то мохнатый, остановясь на секунду за маленькой нуждой, присмотрелся к Маракуеву и весело
крикнул...
— Вы — дура! — заявил Самгин. — Я вас выгоню, —
крикнул он и тотчас устыдился своего гнева, а
женщина, следуя за ним по пятам, говорила однотонно и убийственно скучно...
— Довольно! —
закричали несколько человек сразу, и особенно резко выделились голоса
женщин, и снова выскочил рыжеватый, худощавый человечек, в каком-то странного покроя и глиняного цвета сюртучке с хлястиком на спине. Вертясь на ногах, как флюгер на шесте, обнаруживая акробатическую гибкость тела, размахивая руками, он возмущенно заговорил...
— Учите сеять разумное, доброе и делаете войну, —
кричал с лестницы молодой голос, и откуда-то из глубины дома через головы людей на лестнице изливалось тягучее скорбное пение, напоминая вой деревенских
женщин над умершим.
Ему хотелось
крикнуть, топнуть, вообще — испугать эту маленькую
женщину, чтоб она заплакала другими слезами.
— Вовсе не каждая
женщина для того, чтоб детей родить, — обиженно
кричала Алина. — Самые уродливые и самые красивые не должны делать это.
— Испепелится плоть — узы дьявола — и освободит дух наш из плена обольщений его, — выкрикивал Захарий, — его схватили, вовлекли в хоровод, а он все еще
кричал, и ему уже вторил тонкий, истерический голос
женщины...
— Ради Бога, воротись! — не голосом, а слезами
кричал он. — Ведь и преступника надо выслушать… Боже мой! Есть ли сердце у ней?.. Вот
женщины!
— Ты ли это, Илья? — упрекал он. — Ты отталкиваешь меня, и для нее, для этой
женщины!.. Боже мой! — почти
закричал он, как от внезапной боли. — Этот ребенок, что я сейчас видел… Илья, Илья! Беги отсюда, пойдем, пойдем скорее! Как ты пал! Эта
женщина… что она тебе…
— Ты кто? — сказала она, — ничтожный приказный, parvenu [выскочка (фр.).] — и ты смеешь
кричать на
женщину, и еще на столбовую дворянку!
— Дайте мне силу не ходить туда! — почти
крикнула она… — Вот вы то же самое теперь испытываете, что я: да? Ну, попробуйте завтра усидеть в комнате, когда я буду гулять в саду одна… Да нет, вы усидите! Вы сочинили себе страсть, вы только умеете красноречиво говорить о ней, завлекать, играть с
женщиной! Лиса, лиса! вот я вас за это, постойте, еще не то будет! — с принужденным смехом и будто шутя, но горячо говорила она, впуская опять ему в плечо свои тонкие пальцы.
«Выкуп, барыня, выкуп!» —
кричит Ламберт, и оба еще пуще хохочут, а сердце мое замирает: «О, неужели эта бесстыжая
женщина — та самая, от одного взгляда которой кипело добродетелью мое сердце?»
— Это вы эксплуатируете несчастного больного и довели его до безумия… а
кричите на меня потому, что я —
женщина и меня некому защитить…
Над этой же
женщиной швейцар, с которым говорил Нехлюдов,
кричал изо всех сил лысому с блестящими глазами арестанту на той стороне.
Женщины столпились около дерущихся, разнимали и
кричали.
— Тонечка, голубчик, ты спасла меня, как Даниила, сидящего во рву львином! —
закричал Веревкин, когда в дверях столовой показалась высокая полная
женщина в летней соломенной шляпе и в травянистого цвета платье. — Представь себе, Тонечка, твой благоверный сцепился с Сергеем Александрычем, и теперь душат друг друга такой ученостью, что у меня чуть очи изо лба не повылезли…
Правда и то, что и пролитая кровь уже
закричала в эту минуту об отмщении, ибо он, погубивший душу свою и всю земную судьбу свою, он невольно должен был почувствовать и спросить себя в то мгновение: «Что значит он и что может он значить теперь для нее, для этого любимого им больше души своей существа, в сравнении с этим «прежним» и «бесспорным», покаявшимся и воротившимся к этой когда-то погубленной им
женщине с новой любовью, с предложениями честными, с обетом возрожденной и уже счастливой жизни.
Женщины, русские
женщины были тогда бесподобны. Обыкновенная холодность их исчезла. Восторг их был истинно упоителен, когда, встречая победителей,
кричали они: ура!
«Встань, Маша, стыдно! —
закричал я в бешенстве; — а вы, сударь, перестанете ли издеваться над бедной
женщиной?
Содержательница, высокая, неопрятная
женщина, с отекшими глазами,
кричала пронзительно громким, визжащим голосом и была чрезвычайно многоречива. Сиделец больше брал мимикой и движениями, чем словами.
Женщины принимались стучать в рамы и
кричать.
От дверей хлынула волна, кто-то строго
крикнул, и, наконец, вошли молодые: наборщик-каторжный, лет 25, в пиджаке, с накрахмаленными воротничками, загнутыми на углах, и в белом галстуке, и женщина-каторжная, года на 3–4 старше, в синем платье с белыми кружевами и с цветком на голове.
На столе горел такой же железный ночник с сальною свечкой, как и в той комнате, а на кровати пищал крошечный ребенок, всего, может быть, трехнедельный, судя по крику; его «переменяла», то есть перепеленывала, больная и бледная
женщина, кажется, молодая, в сильном неглиже и, может быть, только что начинавшая вставать после родов; но ребенок не унимался и
кричал, в ожидании тощей груди.
— Цели Марфы Посадницы узки, —
крикнул Бычков. — Что ж, она стояла за вольности новгородские, ну и что ж такое? Что ж такое государство? — фикция. Аристократическая выдумка и ничего больше, а свобода отношений есть факт естественной жизни. Наша задача и задача наших
женщин шире. Мы прежде всех разовьем свободу отношений. Какое право неразделимости?
Женщина не может быть собственностью. Она родится свободною: с каких же пор она делается собственностью другого?
— Что это! бунт! —
крикнул sous-lieutenant и, толкнув замершую у его ног
женщину, громко
крикнул то самое «пали», которое заставило пастора указать сыну в последний раз на Рютли.
— Беги же, беги скорее! —
кричали ему
женщины.